Дмитрий Хван - Хозяин Амура [СИ]

— Фрол Степанович Ветлугов! — и названный тут же становился центром потехи. Перед ним картинно ломали войлочные шапки и кланялись, называя боярином, воеводой, а то и князем светлым.

Поначалу Прохор не понимал, за коим лядом онгарцы именуют простых мужичков и даже баб отчеством, да придумывают им какие-то фамилии, испрашивая для сего место рождения. Первый раз он спросил о том у молодца, что был при воротах фактории. На что тот сказал, что отчества и фамилии должны быть у всех, а то, что их нет, то неправильно.

— У вас тут и вовсе клички в ходу, что у детишек! — ответил он тогда, ещё больше запутав артельного голову.

Тогда Прохор решил узнать это у того писаря, что окликал народ, отмечая что-то на листе бумаге.

— Так же проще — табеля вести и учёт! — пояснил писарь. — А ежели, к примеру, в бригаде пять Матвеев будет, али Иванов? Что тогда? Путаница! Фамилия — она человека сразу выделяет. Вот ты откель? С Рославки? Рославцев и будешь, нешто плохо?

— Верно, не плохо, — пожал плечами Прохор.

И когда прозвучало:

— Прохор Лукич Рославцев! — нижегородец, откликнувшись — «Тута я!» — всё же почувствовал не то веселье, что многие, а ощутил некое чувство гордости причастности к чему-то большему и важному. Немаловажным фактом оказалась и обещанная плата — при расчёте за год, ему, начальнику бригады, как пояснил Андрей Леонов, положили восемьдесят рублей. Ермолай, получавший плотником в Нижнем пятнадцать копеек в месяц, за год в Сибири, зарабатывал бы тридцать пять рублей. Семёну обещали тридцать. На эти деньги можно было неплохо развернуться в городе.

Помимо двух сотен стрельцов, следовавших до Енисейска, чтобы пополнить гарнизон города и без малого пяти сотен пленных шведов и финнов переселяемых на Ангару, а также ста восьмидесяти мастеровых, к каравану Леонова присоединились и купцы. Ярославцы и нижегородцы, рискуя товаром и судами, всё же отправились к далёкому Владиангарску с тем, чтобы продав там ткани, от льняной до алтабаса, лучшей персидской парчи, а также около сотни кошек и котов, взятых в путь по совету Леонова, закупить на выгодных условиях ангарских товаров. А кроме того, Мосолову и прочим купчинам дозволялось открыть свои дворы в отдельной слободе близ границы и вести свои дела с помощью ангарцев.

До холодов караван должен был достигнуть Тобольска, где и остановиться на зимовку. В Тобольской фактории, кстати, уже была налажена работа радиостанции и оттуда Леонов мог связаться с Томском, следующей факторией по пути домой.

Темнело. Летний вечер, окончивший суетный день, был наполнен звоном мошкары, вьющейся у берега. По-над рекой клубилась белёсая дымка, обещая прохладную ночь и зябкое утро. Настя, жена начальника енисейского представительства Сибирской Руси-Ангарии, сходила в дом за тёплым свитером, связанным из овечьей шерсти. Игорь Моисеев, крепкий жилистый мужчина лет пятидесяти, с небольшой бородкой, накинул его на плечи, поблагодарив Марину, свою молодую жёнушку.

— Петро, чаю ещё налить? — начальник фактории потянулся за чайником, стоявшем на горячем камне у костра.

— Да, благодарствую, Игорь Сергеевич! — юноша протянул кружку, в которую вскоре полился ароматный напиток.

Младший сын приказного головы боярина Василия Михайловича Беклемишева Петр, на «отлично» сдав предварительные экзамены средней школы, на летнюю практику был отправлен помощником механика парохода «Молния», что курсировал между Енисейском и Владиангарском. Девятнадцатилетний парень — светлая голова, да косая сажень в плечах, был на хорошем счету у своих учителей и с осени должен был продолжить обучение уже в цехах Железногорска.

— Обожаю чай — он согревает тело, питает разум и успокаивает душу, — грея ладони о кружку, проговорил Игорь, наблюдая за игрой языков пламени прищуренным взглядом.

— Игорь Сергеевич, а ежели на Русь чай возить — это же каков прибыток будет! — воскликнул Беклемишев-младший и принялся рассуждать далее:

— А коли по рекам — оно и в расход большой и не встанет. А уж с машиной и вовсе — знай, чисть вовремя, да уголёк или дровишки подкидывай! Кормить и платить за дорогу не надо, так и озолотиться можно!

— Можно, — согласился собеседник. — Но машина — это временно, — тут же сказал начальник многозначительно. — У турбины КПД больше. Что такое КПД помнишь?

— А то! — с готовностью ответил Пётр, ухмыляясь. — Коэффициент полезного действия. А ещё наш старший механик говорил о ДВС, но сетовал на отсутствие доступной нефти.

Женушка Игоря тихонько рассмеялась:

— Он же на «Молнии» в машине копался, а ты ему вопросы для малых задаёшь!

Игорь стушевался, и, улыбаясь, проворчал:

— Да это я так, хотел узнать, как в школе у нас учат.

— Хорошо учат, Игорь Сергеевич! По душе мне такое ученье — и в школе, и в мастерской! Не чета прежней школе при палате — там не товарищи, а волки были, да учителя ленивы!

— Что же, школы на Руси плохи? — спросил начальник, нахмурив брови.

— Не плохи, — пожал плечами юноша. — Они просто другие, совсем другие. Вот в ваших школах ни закона Божьего, ни Псалтыря, ни Часослова не учат и не читают. А на Руси физических законов нет, материаловедения так же, механике не учат.

— Ага! — поддержала разговор Марина. — Говорит люд, мол, в ваших школах Бога нет! Но детей учиться отдают. Знают, что без обучения никак.

Согласившись с её словами, мужчины помолчали, потягивая чай. Где-то вдалеке, в городке перекрикивались мужики, идущие с покоса, глухо лаяли псы.

— На Петров день дождя-то не было. Стало быть, урожай худой будет, — сказал вдруг Беклемишев.

— Но голода не будет, Петро! — заявил Игорь. — Уже не будет. Его в Енисейске уже несколько лет не было, хоть хлебную казну не всегда вовремя присылали.

— Картошка? Вот если бы её на Русь вывезти, как вспоможение для людей в худые годы… — рассудил Беклемишев-младший. — Ведь картошки родится с малого куска землицы ажно в четыре раза больше, чем зерна!

— Это тебе в Ангарске сказали? — с незримой улыбкой спросил Игорь переглянувшись с женой. — Дарья Витальевна?

— Она самая! — кивнул Пётр. — Супруга князя Сокола о сём говорила мне. Хочет она, чтобы голод на Руси упреждён был хоть малость самую — говорит, картошка это верное дело.

— Уж не один год она этого хочет, — проговорил Моисеев еле слышно, поднимая взгляд к быстро темнеющему небу.

После чего начальник Ангарского Двора проговорил:

— Верно она думает! Идея хороша! Вот только…

— Так научить людей надо, чтобы они ядовитые ягодки в рот не клали! — воскликнул юноша и извинившись за то, что перебил старшего, продолжил:

— Грамотки нужны, чтобы пояснять, как выращивать картофель!

— Добро! — закивал Игорь.

— А твоя семья, Пётр, этим сможет заняться? — спросила вдруг Марина. — У вас, верно, и землицы есть в достатке?

— Есть, — опешил парень. — Но землица бедная…

— Так и в Енисейске она не жирна, — усмехнулся начальник. — Однако же растёт земляное яблоко!

Супруги неспроста озадачили Беклемишева картошкой — младшего представителя семьи, вхожей в общество Ангарии, подводили к этому разговору не один месяц, аккуратно и к месту разъясняя выгоды данного растения для русского народа.

Глава фамилии — боярин Василий Михайлович Беклемишев в своё время обещал прибыть в начале 1647 года — именно тогда должно быть закончено обустройство торгового пути из Оби на Ангару, через реки Кеть, Кемь и Енисей. Начатые ещё по указу государя Михаила Фёдоровича работы до сих пор не прекращались, несмотря на то, что у власти сейчас находился боярин Борис Иванович Морозов — опекун болезного царя Алексея. Государь уже давненько не только не являлся на свет Божий из внутренних покоев Теремного дворца, но и не вставал со своей опочивальни. В Кремле кто с нетерпением, кто со страхом ожидали смерти несчастного. Алексей же, мучаясь, не желал сдаваться лихоманке. Организм отравленного царя боролся за жизнь и иногда он, приходя в сознание, начинал узнавать окружавших его людей и пытался говорить с ними. Однако вместо речи у Алексея Михайловича выходило лишь тихое и невнятное бормотание, сопровождаемое сипением и хрипами. Он умирал, съедаемый недугом изнутри и никто из лекарей не мог не то что вылечить царя, но и облегчить его страдания. В отравлении монарха вначале обвинили мекленбургского доктора Александра Блока, якобы совершившего сей тяжелейший грех по наущению некоторых неугодных Морозову боярских и княжеских фамилий. Но Блок вовремя бежал из Кремля, переодевшись в женское платье — таким образом, он не смог никого оклеветать по наказу Бориса Ивановича. Морозов же тем временем пытался спасти молодого царя, стараясь найти и доставить в Москву добрых и знающих лекарей и даже знахарей-ведунов. Однако всё было без толку — кончина государя была лишь делом времени, потому в Кремле всё громче раздавались голоса тех, кто подумывал о скором созыве Земского Собора — ведь державе нужен новый властитель. Морозов с явным неудовольствием ждал скорого столкновения с дядькой государя, двоюродным братом Михаила Фёдоровича — Никитой Ивановичем Романовым и его приближённым — князьями Прозоровским, Шереметьевым и Черкасским. Тем более, что в Москве Никита Иванович имел немалый вес и был одним из богатейших людей на Руси.